Как долго будет продолжаться эта кровопролитная война, время от времени затихающая лишь для того, чтобы позже разгореться с новой силой? Как долго Франция будет разрываться на две части, теряя своё прежнее могущество? Установится ли когда-нибудь столь желанный мир? Если сии вопросы, терзающие умы простого люда, страдающего от несчастий, принесённых роковым противостоянием приверженцев ереси и истинной, единственной католической веры, и беспокоили герцога Анжуйского, то, пожалуй, не так сильно, как вспыхнувшая перед глазами его, подобно пламени, возможность лишний раз показать, насколько он хорош как тонкий политик и искусный воин. Впрочем, Анри это не только с лихвой прощалось, но и позволялось так же легко, как и всё остальное, к чему молодой мужчина питал жгучую, истинно итальянскую страсть. Да и неудивительно. Он, сын венценосного Генриха II и достопочтенной флорентийки Екатерины Медичи, брат королей и, как уповал, сам в будущем король, жаждал утолить своё непомерное честолюбие, коему, как не без оснований поговаривают при дворе, предела и вовсе не было. Впрочем, кому, как не ему, впору браться за шпагу да рваться в бой, даже если и истинные цели подчас разнились с необходимостью, которой требовал долг и изнывающая Франция? Карл слишком безрассуден для оных занятий, хоть и по несчастью носит титул милостивого короля, а о Франсуа, младшем брате, и вовсе вспоминать не хотелось: слишком мал и столь же глуп. Остальные дети королевской четы, будто бы страдающие от проклятья, умерли ещё до того, как успели познать все прелести ведения дел государственных. Сокрушённо вздыхая, Анжу, тем не менее, не мог скрыть какую-то странную радость и гордость, вестимо, за самого себя, ведь, право слово, именно ему досталось всё то, чем Всевышний посчитал нужным не награждать остальных отпрысков королевы-матери. Оно и к лучшему. Быть может, именно ему, герцогу Анжуйскому, предстоит прославить династию Валуа, вознеся оную в величии своём до небес.
А пока то были лишь мысли, ничего не значащие, но, стоит заметить, вселяющие в монсеньора ещё большую уверенность в своих силах. Генрих не знал, но отчаянно верил, что исход предстоящего сражения уже предопределён. Колиньи и его скопище неугомонных протестантов-фанатиков обязательно будут повержены, позорно склонив головы свои перед герцогом Анжуйским. Сия картина в последнее время столь ясно представлялась монсеньору, что едва ли можно было не заметить, как молодой мужчина, рассекая широкими и уверенными шагами залы Плесси-ле-Тур, улыбается столь загадочно, и, как подчас могло показаться, победоносно. И даже косые взоры Карла, военные таланты которого так и не получили возможность раскрыться (и слава Богу!), не могли пошатнуть твёрдую и нерушимую уверенность, которой был полон взор Анри. Да что уж там, даже в столь напряжённые минуты, требующие основательного и чрезвычайно серьёзного подхода к делу, герцог умел сохранять насмешливый тон своего голоса и лукавый прищур своих тёмных глаз. «Пройдёт время, Ваше сиятельство, и все Ваши таланты, о коих по праву могут слагать хвалебные песни, будут всенепременно раскрыты, осчастливив не только нас, Ваших покорных слуг, но и всю сиятельную Францию. Уверен, в жилах Ваших течёт кровь величайшего полководца» – не без улыбки шептал своему брату Анри, с превеликим удовольствием наблюдая, как раздражённый король скалит зубы, пытаясь выдавить из себя ответную улыбку.
И всё же ожидание было томительным. Была бы возможность, Анри бы сию же минуту оседлал коня да помчался на поле боя, с радостью обнажив свою шпагу. Хотелось покончить с этим раз и навсегда, утолив, наконец, свою жажду до всеобщего признания. Тем не менее, до битвы близ Монконтура, где Колиньи стянул свои жалкие войска, оставалось несколько дней, в то время как здесь, под сводами замка, по-прежнему безмолвными призраками витали нерешённые вопросы, судьба коих зависела вовсе не от монсеньора. Его дело – возглавлять войска и вести их к победе, в то время как здесь, в стенах монаршего дворца, совсем иная политика, требующая иных стратегий, которые были подвластны лишь одному человеку…
Маргарита пребыла в Плесси-ле-Тур незамедлительно, по первому же зову своего брата. Из маленькой девочки принцесса превратилась в прекрасную девушку, красота коей расцвела, подобно прекрасному цветку. Едва её изящная ножка ступила на порог королевской резиденции, Анжу просиял столь счастливой и восхищённой улыбкой, какую мог изобразить далеко не всегда.
«Вы изменились, милая Маргарита» – говорил он ей, почтенно склонившись и, не отрывая взора от лица сиятельной дамы, припав губами своими к её хрупкой ручке. Заметив же, как на устах юной девы робко заиграла растерянная улыбка, а в тёмных, таких же, как и у него самого, глазах застыл немой вопрос, Анри лишь тихо рассмеялся, гордо выпрямившись во весь рост. «Конечно же, в лучшую сторону. У Вас воистину ангельская красота, дражайшая сестра». И он не лгал. Маргарита, эта маленькая девочка, над которой когда-то он так любил смеяться, по красоте своей едва ли могла уступать самым очаровательным дамам всего французского двора. Впрочем, как надеялся Анжу, в смекалке, хитрости и проворстве юной красавице отныне тоже равных не сыскать, и именно поэтому монсеньор так поспешно приблизил сестру к себе, надеясь на её поддержку и, бесспорно, на её дипломатические способности, кои принцессе ещё только предстояло продемонстрировать.
Долго тянуть с делом сим Генрих не собирался, а потому, полный решимости и уверенности, вознамерился немедля рассказать о планах своих самой Маргарите, довериться ей, как не доверялся никому и никогда.
И тут будто бы сама Судьба столкнула их лицом к лицу: её, чинно прогуливающуюся по залам дворца, и его, нетерпеливыми широкими шагами идущего прямиком в покои младшей сестры.
– Вот Вы где, Маргарита! – лукаво улыбнувшись, быстро и пылко проговорил Генрих. – А я Вас искал.
Не успела девушка и слова вымолвить, как Анри, предупреждая её вполне логичный вопрос, осмелился перебить сестру:
– Не составите ли мне компанию для прогулки по парку? В такой чудесный день грех проводить время в стенах дворца, Вы так не считаете?
Отредактировано Henri de Valois (2014-06-19 23:15:09)